Молодые ученые о конформизме, пармезане и сакральности власти

Чем занималась: Работала научным сотрудником в Лаборатории политических исследований НИУ ВШЭ, преподавателем в НИУ ВШЭ, приглашенным преподавателем на Факультете политических наук и социологии в Европейском Университете в Санкт-Петербурге.

Что исследует? Политические протесты, факторы вовлечения в политическую активность, революции и социальные движения, психологические механизмы господства и подчинения.

“Политология в России почему-то окружена ореолом мистики и эзотерики. В одной своей колонке я называю ее «новой буржуазной лженаукой». Считается, что власть — это нечто сакральное, исследовать ее нельзя, можно только наблюдать, не препарируя.

Люди боятся отвечать на «политические» вопросы, ученые боятся писать на острые темы. Частично это наследие ГУЛАГа, живая культурная память страны, в которой было репрессировано огромное количество граждан. Частично — новый авторитаризм, фальсификация предпочтений, боязнь поплатиться за свои взгляды. Интересно, что чувство сакральности политического гораздо сильнее у тех, кто поддерживает власть.

«Это норма» — страх и большая дистанция власти являются причиной лояльности. Но ученым такая неготовность общества к самоизучению и интроспекции доставляет немало проблем.

Например, опрашивать население в авторитарных обществах довольно тяжело. Люди одновременно жалуются на плохую жизнь и при этом, на всякий случай, хвалят власть. Толку от таких опросов мало.

Мы изучали, как люди оценили работу властей по тушению пожаров летом 2010 г. Высказывались экспертные оценки, критически оценивающие как расформирование Гослесоохраны лесхозов, так и качество работы МЧС в ходе тушения пожаров. Жители сгоревших деревень, однако, сделали обратные выводы.

Те, кто пострадал от пожаров, выказали большую любовь к власти, чем те, кого огонь не затронул. Вину за пожары жители приписали местным властям, проискам террористов и козням американцев, а благодарность направили в Кремль. Тот факт, что местные власти практически не имеют ресурсов для выстраивания системы предотвращения пожаров, а кодекс меняли именно в Москве, остался для них несущественным.

Другая аналогичная история — принятие законов о «пропаганде гомосексуализма среди несовершеннолетних». Мы изучали, заставили ли эти законы как-то поменять свое поведение представителей ЛГБТ. К моему удивлению, наибольший процент наших респондентов (а изучали мы преимущественно гомосексуалов) согласились с политикой властей. То есть лесбиянки и геи сочли, что ненависть общества к ним — это их собственная проблема.

Совершенно нерациональное поведение, которое обусловлено желанием фальсифицировать собственные предпочтения и подстроиться под большинство (и глубинным страхом и нежеланием нести издержки нон-конформизма).

Почему фальсифицировать предпочтения плохо? Потому что в ситуации отсутствия достоверной информации любая политическая система начинает давать невменяемые приказы. Нарушается обратная связь, и власть начинает воевать с пармезаном и стоматологическими инструментами вместо бедности и беззакония. Более того, деградируют и горизонтальные связи. Люди самоустраняются от управления собственным подъездом, отучаются доверять друг другу и совместно контролировать чиновников, коррупция пожирает возможный рост ВВП, расходование национальных ресурсов проходит неэффективно.

Казалось бы, при чем тут откровенное высказывание мнения? При том, что с него начинается родина. В смысле, современное общество может стать конкурентноспособным и эффективным, если находит комфортные для себя пути «инкорпорирования инаковости». Проще говоря, если вы пытаетесь искусственно все унифицировать, вы теряете иммунитет на глобальном рынке. Дальше все равно придется инаковость признавать, но стоить это признание будет сильно дороже.

Как можно было догадаться, конформизм и нон-конформизм — это мои ключевые исследовательские интересы. В каждой литературе есть свои стереотипы. Человеческая конформность, готовность подчиняться социальным нормам, часто понимается как стадное чувство, гарантирующее стабильность власти.

Предполагается, что те, кто поддерживает режим, это такие безвольные овечки, а все оппозиционеры спят на гвоздях и ломают систему. На самом деле, все гораздо сложнее. Нео, к примеру, был очень конформен, именно это свойство его революционно настроенной души позволило Морфеусу и Тринити так быстро интегрировать его в зионское подполье. Гарри Поттер тоже был исключительно пассивный тип, чувствительный к чужому мнению, но я надеюсь, что карьера в Аврорате пошла ему на пользу.

Я занимаюсь тем, что переворачиваю эти стереотипы наизнанку, показывая, что мы до сих пор недостаточно хорошо понимаем роль конформности в политике. Я исследую протесты, революции и гражданские конфликты в разных политических режимах, отказываясь от категорий власти и оппозиции. Мой главный интерес — измерить и понять, насколько чувствительными являются люди к социальному и политическому давлению.

Вовлечение в политику — это сложный процесс, который на данный момент недостаточно хорошо объяснен и изучен. Я изучаю, как неизбывные механизмы нашей психики работают в ситуациях политического протеста и насилия, как опыт протеста меняет работу этих механизмов, и каковы длинные циклы персонального вовлечения в политику. 

Второй проект — это первое русское издание культовой книги Тимура Курана «Частная правда, публичная ложь». Книга рассказывает, как происходит крах режимов, еще вчера покоящихся на заоблачных рейтингах общественной поддержки. Многие данные Куран берет из истории коммунистической системы, а через осмысление этого опыта, на мой взгляд, наше общество еще не прошло. Надеюсь, книга придется по душе не только студентам-политологам, но и широкой аудитории.

Оглядываясь назад, я позитивно оцениваю свой преподавательский и исследовательский опыт в России. Моей целью всегда было приближение академического исследования к реальным проблемам населения и создание плодотворной интеллектуальной среды. К сожалению, академия часто становится семейным бизнесом — административные должности занимаются детьми или родственниками потомственных ученых, которые воспринимают университет как место битвы за ставки и гранты, а не инструмент для продвижения прогресса.

 Будучи преподавателем, я старалась максимально поддерживать выходцев из глубинки, во многом видя в них себя и понимая, какого это — не иметь денег на билет домой, потому что твой дом — в многочасовом перелете от Москвы, а твоя семья не имеет лишних средств. Для меня нет большей радости, чем благодарственные письма от бывших студентов, которые благодаря моим курсам смогли устроиться на хорошие рабочие места и раскрыть свой личностный потенциал. Как исследователь, я выбирала темы, которые многие коллеги считали излишне злободневными. Но на мой взгляд, любая, даже самая микроскопическая, возможность помочь конкретным людям должна ставиться учеными выше собственных амбиций.

Современной политологии в России мешают только предубеждения населения и агрессивная политика в отношении грантов — то же закрытие «Династии» было серьезным ударом по науке. Все остальное есть — и многообразие методов, и отличные идеи. Например, коллеги в Европейском Университете в Санкт-Петербурге, которые малыми, в общем-то, силами умудряются проводить великолепные исследования по политической теории, по сравнительной политологии, по политической социологии и социологии права. Коллеги из Перми и Тюмени исследуют богатый материал региональных протестов, а также делают анализ электоральных авторитарных режимов. В Москве я предсказуемо могу похвалить Вышку — в ней политологическими проблемами занимаются сразу на нескольких кафедрах и департаментах. 

Книги

Политология увлекательна тем, что полезным чтением в ней могут быть как классические литературные антиутопии а-ля Олдос Хаксли, Джордж Оруэлл или Евгений Замятин, так и многостраничные статистические учебники. С литературной точки зрения, например, грех не читать Питирима Сорокина, Льва Троцкого и Владимира Ленина, а также всю нашу диссидентскую литературу — их редко советуют студентам-политологам, и, на мой взгляд, этот культурный капитал списывается в утиль совершенно напрасно”.